Верхом на Шермане
Триста семьдесят пять “лошадей” в одной упряжке сдёрнули с места тридцатитонную тушу “Шермана”. Я увеличил газ - “Шерман” послушно прибавил скорость и выкатился на открытое поле. Оно слегка поднималось к дальнему краю и ещё недавно было ржаным. Но немцы скосили всю рожь перед нашим наступлением и не убрали скошенное, а раскидали его по стерне, обеспечивая себе видимость. И всё это неубранное жнитво было исполосовано гусеничными следами вкривь и вкось, и более того. Наверняка здесь набродили немецкие гусеницы, и только что оставила свои следы 35я бригада. К тому же всё было издолбано воронками на любой размер. И ещё чего-то здесь рыл и копал невесть кто и зачем. А теперь следы своих гусениц добавляли уже мы.
Не похоже было, что сеятелям удастся попробовать хлебца отсюда. И всё же: после нас никто уже больше не будет уродовать это белорусское поле! Вот мы сейчас прокатимся по нему, и шабаш! Мы укатимся дальше на Запад, и из лесных нор, конечно, повылезают сеятели, а точнее – те, кто из них уцелел за эту войну. Худыми руками они соберут здесь не оббитые взрывами и не втоптанные в землю гусеницами колоски и, наверное, будут жевать запечённые на углях колобки . Сольцы бы им ещё для сладости!
- По следу! По следу! – кричал лейтенант-командир. Правильно, но зря: я гнал “Шерман” именно по чужому следу – гусеница в гусеницу. Так спокойнее насчёт мин. Следы вихляли туда-сюда: наверняка проползший здесь шарахался от снарядов в лоб. Чтоб не сбиться с нужных следов, я то и дело тянул за нужный рычаг. Каждый раз при этом нужная гусеница уменьшала свою перематываемость и “Шерман” подавался в её сторону.
- Быстрее! – проник в уши приказ командира, и я правой ногой опять выжал сцепление, а правой рукой потянул ручку скоростей назад. Почувствовав кистью упор, мягко отпустил педаль и добавил подачу топлива: “Шерман” на второй скорости резвее пошёл вперёд, выдвигаясь на остриё взводного клина. Ещё быстрее было некуда: не на асфальте ведь – на жнитве. Да и воронки всевозможные не давали разбежаться, заставляя то и дело хвататься за рычаги поворотов. Собственно, я их и не выпускал из рук. Это уже потом само получится, когда руки устанут так, что сами будут падать на колени. А пока было ничего, пока было ещё весёлое начало. А самое веселье ожидалось ещё впереди!
Передняя траншея немчуры обозначилась неподвижными “Шерманами”. Сколько-то их, скособочившись, встало, по-разному не дойдя до немецкого передка, сколько-то замерло, уже перепрыгнув его. Само собой, все подбитые! Из тех, что ушли на Запад раньше нас. Их гусеницы ещё сохранили направление бега, но потеряли перематываемость.
Тот, по следам которого гнался мой “Шерман”, застыл от первой траншеи метрах в двухстах, немного не дойдя до заветной черты. Совсем чуть-чуть, но... Вот то-то и оно, что но...
Я потянул левый рычаг и сильно сбросил скорость: как-то неудобно шибко быстро проскакивать мимо пострадавшего собрата. Его экипаж возился с левой гусеницей. Та, как водится, раскатилась, вытянувшись плоской лентой – это мелочь жизни. Но вот двое кувалдой били по звездочке: похоже, пытались снять её. Ну, конечно: бронебойный порвал
______________________________
Сейчас трудно поверить, что весь период производства танков “Шерман” сэшэатовцы мыкались с подбором двигателей: то ставили карбюраторные, т. е. бензиновые, то дизели (на газойле), то опять карбюраторные. Стремление использовать уже существующие автомобильные двигатели вынуждало для получения необходимой мощности устанавливать по нескольку движков. Глупость, конечно, но факт.
На модели М4А2 устанавливалась спарка шестицилиндровых дизелей GMC6046, расположенных параллельно: крутящий момент с обоих передавался на один карданный вал. Установка двух двигателей вместо одного (как на Т-34) увеличивала общий вес силовой установки, усложняла её обслуживание и уменьшала её надёжность.
Силовая установка имела общую мощность 375 л. с. (совсем немного) при 2100 об/мин. Запас хода едва достигал 190 км (безобразно мало). Коробка передач была механическая 5искоростная (5 – вперёд, 1 – назад). В качестве механизма поворота использовался двойной дифференциал (это не позволяло делать разворот на месте – опять недостаток).
В описываемое время на Руси ещё не перевелись колобки, т. е. съедобное шаровой формы. Колобки делались хлебные и картофельные. Последний раз автор видел колобок ранней весной 1948 г. Колобок выпекался на костре из перезимовавшей в поле прошлогодней картошки. Съедобно!