Верхом на Шермане
и я перевалился назад (на крышу), и сразу же скатился оттуда на землю у правой гусеницы. На что-то мягкое и, похоже, живое.
По закону войны одной рукой схватился за кобуру с парабелом , а другой стал нашаривать горло у мягкого. Мешала темнота, но когда левая рука почувствовала выступ чужого кадыка, послышалось сдавленное: “Свой, свой я!” По шинели признал десантника и заорал:
- Беги, дурак! Беги! – и рванул его в бок от “Шермана”.
И побежали. Пригибаясь до неудобства, спотыкаясь на бугорках, падая на ровных местах, забирая вправо и вправо...
Два других “Шермана” уже уходили вдоль дороги к нашим, а башни их, развернутые в корму, плевались осколочными в сторону немецкой батареи. И не напрасно: уже только двумя пушками фашисты часто-часто били бронебойными по неясно торчащим из темноты башням танков. Попаданий не было. Наверняка наводчики ослеплялись при каждом выстреле и швыряли снаряды почти наугад. И танки уходили, уходили на зигзагах, и башни их погружались в темноту. Поняв, что с бронебойными удачи не будет, немцы стали кидаться вдоль дороги шрапнелью. Та с визгом низко над землёй улетала во мрак, убивая всё живое, подвернувшееся её пучку.
А мы бежали левее, сторонясь смерть несущих бракованных шариков для подшипников. Тень, кинувшаяся сбоку, оказалась ещё одним десантником. Побежали втроём. Задыхались, хватали воздух разинутыми ртами и увеличивались в числе.
Ботинки путались в высокой траве, потом кололись о жнитво. Парабел как-то сам перепрыгнул в левую ладонь, а правая сжала рубцы второй (и последней) лимонки. Уходящие танки правильно перестали огрызаться на безопасную для них шрапнель, и немцы потеряли ориентиры башенных вспышек. Стрельнув в темноту наугад ещё раза четыре, они смолкли.
И стал слышен хрип наших дыхалок и топот наших ног, толкавших землю на Запад. И, значит, сами мы бежали сейчас на Восток. Вот так-то! Наступая на Запад, мы сейчас драпали на Восток. И почему-то драпающие десантники вроде бы жались ко мне.
Когда из полосы кустов, тёмным забором вставших на нашем драпе, выкрикнуло не по-нашему: “Wer ist da?” – я, нисколько не удивившись, просто поднял ствол парабела и стал нажимать на спуск, стараясь выбрасывать пули веером по горизонту. После третьего моего выстрела ударили автоматы сообразивших, что к чему, десантников и редко стал бухать чей-то винтарь.
Почувствовав пустоту в парабеле, сдавил зубами кольцо от лимонки и рванул её тело в сторону, проверяя, что прочнее: зубы или чека. Граната, оставшись свободной, неясным мячиком взлетела над макушками кустов, а я ткнулся под их край лицом в росу травы. С чёткой мыслью, что 9 мм из парабела в самую середку виска ничуть не хуже, а может, и вернее, чем лимонка против сердца. Только про последний патрон для этого не забыть бы.
Пока запал сжигал свои четыре секунды, успел выщелкнуть пустую обойму в траву, не заботясь нисколько об её сохранности. Секанувшим по макушкам кустов осколкам как предложению вставать я не поверил. И не ошибся: раз за разом в кустах рванули четыре
______________________________
Парабел – любовное сокращение от “парабеллум” – «готовься к войне” (вторая часть латинской пословицы “Хочешь мира – готовься к войне”). Пистолет немецкого производства. Первая модель появилась в 1900 г, то есть, парабеллум уже отметил своё столетие. Был основным пистолетом в гитлеровской армии. У Виктора была явно модель “08” модификации 1914 – 1917 гг. калибр 9 мм, в обойме 8 патронов. Отличался хорошей ухватистостью и мощным боем. Был достаточно надёжен и пользовался уважением в Красной Армии. Очень удобен был для танкистов.
И сейчас парабеллум стреляет в горячих точках планеты. Автор не сомневается, что этот пистолет будет по-настоящему стрелять и в свои сто пятьдесят лет.
Экономные немцы использовали бракованные шарики подшипников для начинки противопехотных мин и шрапнельных снарядов. Дешёво и толково.
“Wer ist da?” - “Кто здесь?”