Верхом на Шермане
Никто не видел. Это было совершенно невозможно: в капонире копались – был наводчик, а в разведку идти – нет наводчика. Случайность вроде бы исключалась: человек уже в годах – аж вдвое старше меня (к нему и на “ты” - то обращаться было неудобно). И деревеньки рядом никакой, чтоб по надобности житейской туда заглянуть: молочка, к примеру, попросить, на юбку покоситься. Но вот пропал человек ночкой тёмной, и следка не оставил. Сколь ни кричали, ни аукали, ни взывали к совести – тю-тю: ни ответа, ни привета. Пропал “донской казачок” . Сгинул. Испарился. Растворился в темноте без остатка.
А без наводчика в разведку соваться было просто глупостью. Лейтенант куда-то отбежал и довольно быстро вернулся на пару с незнакомым капитаном. Чтоб наводчиком танка вызвался быть офицер, да ещё и в капитанском чине – такого на моей памяти ещё не бывало. И слышать подобного не приходилось. Однако два ордена на капитанской гимнастёрке вызывали уважение. Зазря ордена не дают.
- Вперёд! – и “Шерман” пошёл по дуге, обходя подкову с наружной стороны. Лопасти траков в очередь ложились на сухую землю, пропускали над собой опорные катки, отрывались от земли ленивцем и над поддерживающими катками устремлялись к раздвоенной звёздочке.
По бокам и чуть сзади шли во взводном клине ещё два танка, разбрасывая снопы из бабок. Справа мрачно чернели верхи бронекоробок...
Скулы кривила непроходящая зевота...
Почувствовав в вершине подковы твёрдость дороги, “Шерман” довольно развернулся и направил свои гусеницы вдоль неё. На Запад. Луны не было, но светлеющая полоса дороги не давала заблудиться. В перископ что-либо видеть нечего было и пытаться, и наши с помощником головы торчали из люков по носы. Страшновато было за целость черепушек, но что делать?
По бокам мрачнели бабки, потом рожь кончилась и пошла луговина. Где-то справа отчернела и отодвинулась назад низина с кустами. Лицо ощущало прохладу ночи, а снизу из люка тянуло теплом дизелей и людей. Экипаж молчал. Ночь тяготила. В любую секунду можно было получить удар снаряда в лоб и в борт и даже в корму. Темнота могла (и должна была) расколоться вспышками выстрелов со всех сторон. Меж лопаток натягивалась кожа и пробегал холодок. Глаза пялились в ночь. Но что так увидишь?
Спереди стала подступать кайма леса, ставшая потом изострённой стеной. Она всё больше загораживала горизонт неба и ничего не обещала хорошего. Прохода в ней не просматривалось. Сближающийся с боков лес напоминал вершу, что ставят на Ярославщине рыбаки в дырах заездка . Рыба в сужающуюся дыру верши залезает свободненько, не подозревая, что в конце её ждёт тупик, из которого вылезти назад почти невозможно.
Ну, рыба – дура, а мы-то зачем лезли в эту явную ловушку сами? Ведь дураками немцам надо быть кончеными, чтобы не сделать в узости, что впереди, засаду! А мы почему-то упорно залезали в эту вершу.
Эх, разведка, в ночку тёмную! Рас-так её! Да ещё на танках! Не ждать от неё ничего хорошего. Что-то будет! Что-то будет?..
И выплыла навстречу нам из ночного неба печная труба. А ниже её обозначился верх крыши. Дорога стала уходить немного вправо, но я не тронул рычаги, и “Шерман” подъехал почти к самому домику, где, судя по его мрачности, самое место было для нечисти.
______________________________
От автора. Упоминание Виктора о донском происхождении башнёра наводит на мысль, что исчезновение его не было случайным. “Тихий” Дон в ВОВ оказался заметным поставщиком предателей Советского Союза. Практичные гитлеровцы формировали из них охранные роты, т. е. использовали изменников как полицейские части по охране своего тыла и для борьбы с партизанами. Ротам этим гитлеровцы не очень доверяли, и правильно делали: часть этих “казачков” перебегала к партизанам и вымаливала себе прощение.
Заездок (ез) – перегородка из кольев и прутьев через речушку с одной или двумя дырами для установки в них верш.