Перелёт

толкнуть сектор газа до упора и, рванув ручку на себя, взлететь свечой, да ещё закрутить её бочками, а потом кинуть машину почти отвесно в пике и вывести её у самой земли, чувствуя, как многопудовая тяжесть вдавливает тело в бронеспинку, темнеет в глазах и кровь приливает к голове, а потом закрутить восходящую спираль с креном градусов под восемьдесят, а потом…

Для должности комэска я, пожалуй, перестарок. Мне уже предлагали повышение, но я отнекивался. В последний раз мне пригрозили пальцем:

- В следующий раз от повышения не открутишься!

Наверное, так. А жаль. Я не любил командовать. Я любил летать. В воздухе я ощущал себя хозяином неба. Слившись с машиной в одно целое, я мог, с точки зрения лётчика, многое.

Я мог вертеть мёртвую петлю по-чкаловски, то есть сколько угодно раз.

Я мог, введя самолёт в штопор, скажем, на 5000 м высоты, вывести его в горизонтальный полёт у самой-самой земли. Для воздушного боя это почти бесполезно, но на зрителей (особенно на женщин) почему-то всегда производило особое впечатление.

Я мог пролететь над всем аэродромом вниз головой на высоте 15 м.

И так далее, и тому подобное.

Но я мог и то, что не могли делать в полку другие.

Так, я делал на своём «рояле» полный вираж за 17 секунд вместо положенных 19. Это, в основном, за счёт увеличенной площади руля поворота. Сие было сделано специально по моей просьбе. С той поры сам комполка не мог уйти от меня на виражах, а летал он – дай Бог всякому.

Разрешив в учебном бою «противнику» приблизиться к хвосту моего ЯКа, я мог невинно потянуть вниз и вбок (обязательно одновременно), заслониться от противника его же крылом, выйти из зоны его наблюдения и сложным разворотом зайти в хвост ему самому. А уж оторваться от меня было нельзя. Во всяком случае, это ещё никому не удавалось.

На совместных учениях с бомбардировщиками я любил внезапно поднырнуть под самое брюхо большой машины (в её мёртвую зону) и, уравняв с «противником» скорость, наблюдать за судорожными попытками его отделаться от меня. За такие проделки можно было заработать «губу», но комполка мне это прощал.

Комполка называл меня «воздушным хулиганом и безобразником». После каждого замеченного им моего «воздушного безобразия» он ставил меня по стойке смирно и долго объяснял мне «как не нужно летать». Кончалось это, обычно, его обещанием «добраться до меня как-нибудь и рассчитаться со мной за всё прошлое, настоящее и за три года вперёд».

На ручке управления каждого серийного ЯКа установлены кнопка управления пушкой и две гашетки для пулемётов. Заметив, что в горячке учебного боя не всегда удаётся нажать на все три сразу, я попросил заменить их на одну. Умельцы механики это сделали. С тех пор мой ЯК всегда изрыгает три огненные струи и при стрельбе по воздушному конусу я вместо двенадцати попаданий,