Верхом на Шермане
Ничто не мешало в этот раз! Исчезли, как не были, длиннохоботные “пантеры”, не донимали шестиствольные “ванюши”, куда-то подевались настырные Т-4е. Всегда бы так!
Ложился под плоские траки гусениц ёрш жнитва, разваливались от дрожи земли последние, уцелевшие было, бабки. 37я Слуцкая танковая бригада шла хорошо знакомым ей путём в победное наступление. Сбиться было невозможно: та же дорога вела на Запад, и вдоль неё как мрачные вехи торчали подбитые “Шерманы”. Возле каждой такой вехи притормаживали – безлошадный экипаж и ремонтники спрыгивали с чужой брони, волокли к подбитому танку запчасти и обещались вскорости догнать любимую бригаду на почти новом “Шермане”.
Обязательно догонят – не впервой.
Бригада не спешила – давала возможность пехоте не отставать.
Хорошо было вести “Шерман” на малой скорости, по твёрдому грунту, при хорошей видимости, не рискуя получить в лоб проламывающую броню калёную болванку.
Хорошо! Но мой люк был наглухо закрыт. Мало ли, знаете, что? Бережёного и Бог бережёт – проверено! Днём и в перископ всё-всё прекрасно видно. А если новый командир высунулся из своего люка до пояса, то это его личное дело. Я дуракам не указчик. Сколько их уже на моей памяти перерезало пулемётной очередью, срубило шрапнелью, искалечило миной, швырнувшей для порядка свои осколки в открытый командирский люк.
Ну, вот случай, к примеру.
В конце осени (ещё не было снега) в тогдашнем прорыве мы удачно заняли танковым батальоном какой-то совершенно безлюдный посёлок.
То ли всех жителей немцы в Германию угнали, как скотину, то ли эти жители в лесу попрятались – не знаю точно, но скорей всего: и то, и другое. Дело было к ночи. Надо было думать о ночлеге. Командиры танков компанией ушли куда-то греться под крыши, а экипажам наказали сидеть в танках в повышенной готовности.
Насчёт готовности оно бы вроде и верно. Но холодно же внутри! И даже очень-очень холодно. Кругом же стылое железо, а движки для согрева не гоняли – с топливом уже был напряг. Так можно было запросто и дуба дать к утру.
Прочувствовав гусиной кожей со стылым ознобом холодноватость положения, помощник и башнёр расстарались притащить из брошенных домов спасительное утепление: матрацы, одеяла, и даже подушки. Стало заметно веселее. Ну, и я завернул ноги в одеяло, запихнул за спину пуховую подушку, засунул руки в рукава ватника, скорчился на своём сиденье и так ночь более-менее прокуковал.
А на рассвете, как водится, поднялась стрельба. Откуда-то немцы полезли. Прибежал командир-лейтенант из тепла, но в “Шерман” и влезть нельзя – всё в перинах и подушках. Как заматерился он по такому случаю – любо-дорого слушать, однако просторнее от этого в “Шермане” не стало. Принялись мы утепление мягкое через верхний люк выбрасывать, а по броне уже пули застегали явно крупнокалиберные. Отшвырнул командир наш один матрац, просунули ему снизу второй. Вытянул он из люка и этот, и вроде как ойкнул: перерезало его из крупнокалиберного пулемёта. Наискось и слева направо. Как тащил матрац, перегнувшись вправо, так очередь, идущая по горизонту, и пересекла его наискосок. Пока мы внутри соображали, что там наверху, пока вылезали сквозь подушки-одеяла, а он уже и дышать перестал. Вообще-то: скорая смерть – не мучился. И опять тогда не стало у нас командира.
И опять пришлось вести “Шерман” в атаку мне: и за водителя, и за командира. Это, конечно, от плохой жизни.
Тогда батальону нашему повезло: немцев, поднявших пальбу спозаранок, оказалось мало. “Шерманы” их быстро опрокинули и погнали… погнали, не давая передышки: и за околицу, и полем, и вогнутой дугой выкатились следом к железнодорожной станции. Крайние танки толково перехватили её вход и выход, и рухнули поперёк рельсов двухрукие