Перелёт

- Провокация. Могла быть провокация! – это он как-то выдохнул. Прочное у него обоснование, прочнее не придумать.

- Ага, - согласился я, по-прежнему глядя мимо лейтенанта куда-то в кусты орешника, - могла быть и провокация.

Перевёл глаза на переносицу тридцать третьего:

- Смирно! – и, когда он малость вытянулся, закончил: - Снимаю Вас (уже на Вы) с должности командира звена; будете летать правым ведомым. Повторить!

- Слушаюсь, правым ведомым, - подавленно выдавил лейтенант, и я нажал на него:

- Громче!

- Слушаюсь, правым ведомым! – уже громче.

Я перевёл глаза на тридцать четвёртого, удивлённого почти до состояния открытого рта:

- Назначаю Вас, товарищ младший лейтенант, командиром второго звена! Считайте, что с этой минуты Вы – командир второго звена!

- Слушаюсь, командиром второго звена! – выкрикнул тридцать четвёртый, и я отмахнул рукой – с этим всё.

От деревьев и кустов молча глядели другие лётчики и технари и, похоже, ждали продолжения моих действий. Но я отошёл к берёзе (всё-таки берёза), мешавшей выруливанию, погладил зачем-то белый ствол, опустился на сено (опять техник позаботился) и опёрся на дерево спиной и затылком. Глаза вскинулись, и я опять уставился вверх. Хорошо бы так сидеть долго-долго. Или хотя бы просто долго. Я любил смотреть на кроны деревьев. Качаются себе под ветром. Шелестят. Каждая порода по своему. Громче всех шелестит осина: каждый её лист имеет длинный черешок, болтается на этом черешке и шумит тихонько. А листьев на осине много, и шума от всех их тоже получается много. У берёзы же лист помельче и шумит он иначе. Не скажу как, не подберу нужного слова. Но берёзовый шум всегда действовал на меня успокаивающе. В солнечное летнее утро под берёзой хотелось закрыть глаза и просто слушать.

И я слышал, как уже гудели бензозаправщики, заправляя горючим только что прилетевшие ЯКи. Слышал, как с автостартёра сгружали тяжёлые баллоны со сжатым воздухом для подпитки им пневматических систем самолётов. Слышал, как ЯКи разворачивались носами к полю. Обычные шумы напряжённо работающего аэродрома. И ещё слышал, как лётчики, сбившись наверняка в группку, чиркали спичками, прикуривая свои «беломорины». Я знал, что лучшим считался «Беломор» ленинградской табачной фабрики имени Урицкого. На пачке «Беломора» изображена схема Беломоро-Балтийского канала имени тов. Сталина. Полностью длинно, а проще – «Беломор»… Всё это я знал, только я никогда не курил. На мой взгляд, глупо глотать дым, хотя: «дружба начинается с выкуренной вместе папиросы».

А на меня навалилась новая забота, о которой я теперь должен был помнить постоянно: горючее. Теперь уже можно было точно сказать, что ЧП с застрявшим где-то трёхтонным бензовозом, бывшее вчера ещё маленьким, стало сегодня