Перелёт

бомбовые разрывы на земле кажутся безвредной забавой для детей. Но ведь там же именно дети! И старухи! И старики! И там же вокзал! И просто жилые домики с палисадниками! И именно там могло быть именно сейчас «маленькое-маленькое» нашего полкового замполита…

Я с трудом выдавил из себя учебное:

- Прикройте!!

«Атака» я всё-таки не решился крикнуть. А руки-ноги, уже вроде бы сами, делали положенное: нацеливали нос ЯКа на место выхода бомбардировщиков из пикирования, туда, куда после сброса части груза их словно подбрасывало. Облегчившиеся брали вверх и вправо и замыкали цепочку в наклонный вращающийся по часовой стрелке эллипс из темноватых крестовин. И после каждого «облегчения» внизу распускались новые роскошные букеты, опять и опять вспыхивал огонь, и всё сильнее заволакивало чёрным дымом, а тем временем очередной бомбардировщик (пока ещё не окончательно установленного типа) вполз в край моего прицела…

Когда-то (то ли перед десятым классом, то ли после десятого класса) я возвращался домой с очень удачной для меня охоты: на левом боку уже болтался приятной тяжестью тетерев. Я так устал, что шёл на «маяк» – церковь моего села – строго напрямик: через болотца, кусты, высокую траву. Вот из такой высокой травы я и выгнал зайца. Что-то зашевелилось в светлой траве, и я замер, разворачивая стволы двустволки на шорох. И в шагах пятнадцати от меня на скошенную часть луга выскочил чистенький, как из парикмахерской, заяц. Этого я никак не ожидал, но повёл, не спеша, за ним стволы. Дело в том, что охота на зайца ещё не была разрешена. Тетерева стрелять было уже законно, а зайца ещё нет. Ещё для зайца оставалось дней шесть. Я это хорошо-хорошо знал и зайцев сегодня не искал, и про них совершенно не думал. И вот встреча. Стрелять было браконьерством. Уверенно, спокойно (ведь стрелять было нельзя) я зачем-то повёл стволами за зайцем, вынес мушку вперед заячьих ушей на положенное упреждение и без признаков «мандража» - ведь стрелять нельзя - увеличил давление на спусковой крючок. Ружьё было отцовское и очень хорошее: любимого шестнадцатого калибра, бескурковое, со «щекой» на прикладе из породистого дерева. Патроны было снаряжены дробью ходового третьего номера, а мои капсюли не знали осечки. Никогда не ставившееся на предохранитель ружьё сработало как положено. Когда ветром снесло дым, я увидел зайца, уже лежащего на левом боку, и нисколько не удивился попаданию: ведь стрелять было нельзя. И озадачился: а что теперь-то делать? Не спеша шёл к зайцу шагов тридцать и всё думал: а дальше-то что будет? Ведь стрелять было нельзя, но я всё-таки выстрелил, и стал браконьером. Потом я запихнул зайца под телогрейку, подпоясался ниже заячьего тела ремнём от брюк и двинулся к дому, далеко сторонясь редких встречных, низинами, кустами, без тропинок. Неприятно быть браконьером, но, становясь браконьером, я стрелял без промаха…

Сейчас стрелять опять было нельзя: никто мне такого приказа не давал, и: «не поддаваться ни на какие провокации!». Если бы я начал стрелять, то стал бы